«Я умру ради тебя». Какая глупость и пошлость.
Я буду жить, понимая, что тебе — всё равно.

---

"Терпение и время сделают больше, чем сила и крайности" (с)

Не думать.
Не помнить.
Не рассуждать и не анализировать.
Просто вдохнуть побольше воздуха и тихо-тихо жить.

А там - посмотрим.
Вдруг.

---

Вообще-то мне некого винить. Я просто не запрещаю себе делать глупости.
Никто ведь не может заставить человека быть полным идиотом.
А ты всё смотришь на меня умными глазами со старого фото, сделанного не мной, и мне кажется, что у тебя меняется выражение лица.

---

Всё, что бы ни происходило со мной, - это словно сама жизнь пытается научить меня одному: терпению. Мне нужно учиться ждать, и ждать не в пустоте, а осознавая и размышляя. Каждому человеку жизнь предоставляет некую полосу препятствий, состоящую из того, что именно ему сложно в себе менять. Я слишком нетерпелива, хочу получить всё и сразу (а ещё таблеток от жадности, и побольше, побольше) - вот и получается так, что для достижения необходимого мне постоянно нужно именно терпеть. Я не умею! Я не могу! А иначе - не выходит. Поэтому всегда не выходит...

Как научиться ждать, не охладевая? Как научиться не приближаться, не становясь чужой? Как научиться желать в конце ожидания того же самого, чего и в начале, и не разочаровываться результатом? Ох, боюсь, мне не постичь эту науку... Но не могу же я изначально программировать себя на неудачу. И я всегда верю в то, что я всё равно тебя когда-нибудь возьму... Одного - или вдвоём с Парижем, со всеми твоими глюками, с отсутствием слуха, со скверным характером, с прежними неудачами, с нелюбимыми родственниками, с хроническими болезнями, с чем ты сам захочешь... это ведь приемлемые условия?

---

Я верю в тебя - не как верят в защитника, а как верят в сказку. Я верю, что пройдут годы, а ты останешься всё той же сказкой, только у уголков глаз добавится морщинок. А я, пропуская тебя через себя все эти долгие тысячи дней, поизношусь сердцем, устану душой, но буду ждать. По инерции, по привычке любить тебя, потому что не любить тебя я так и не научилась, да и не научусь, наверное. А потом ты придёшь, может быть, и я скажу тебе просто "здравствуй". И даже в лице не изменюсь, но так тепло, с такой неизбывной нежностью... Любви не нужны яркие краски. Самый нежный поцелуй - в ладонь...

---

Я пишу длинное и бессмысленное письмо себе самой. Про глупого и славного мальчишку, которого любила. И про то, как я сознательно ушла от этой любви.
Даже ещё не ушла - но уже знаю, что это случится. Я сижу и пишу в прошедшем времени о том, чему ещё только суждено сбыться.

Я устала делать глупости. Но сил нет их не делать. Нет сил отстраниться, держать дистанцию. Нет сил не доверять.

Внутри моего маленького мира происходит движение, но не выходит за его границы, лишь меняя очертания, как в детском калейдоскопе, и сохраняя всё то же неизменное количество цветных стекляшек. Каждый раз новая картинка, и вместе с тем - ничего нового... долго ли ещё я смогу так проживать, прожигать свои эмоции, складывать различные картины из одних и тех же чувств?

А скоро наступит лето и сведёт меня с ума.

---

ВАЛЬС

глупая пьеска о любви

Небольшая сцена без декораций, тёмная, кроме круга света в центре. По центру стоит больничная кровать, рядом тумбочка. На кровати лежит молодой мужчина. Он не спит. Его лицо спокойно и печально, он словно ждёт чего-то, хотя нетерпения не проявляет, ждёт очень уж обречённо, а может быть, задумавшись о чём-то необратимом. Входит молодая женщина в белом халате - медсестра. Она ставит свежие цветы в стоящую на тумбочке трёхлитровую банку.

Она (тихо): Здравствуйте.

Он: Я рад, что вы пришли. Я боялся не успеть попросить у вас прощения, ведь я до сих пор не признался вам в любви, хотя должен был сделать это давно.

Она садится рядом с ним на краешек кровати.

Она: Я ждала, когда вы скажете это. Ведь и я - я тоже люблю вас.

Он гладит её руки.

Он: Я полюбил вас, кажется, ещё до нашей встречи. Но едва не опоздал сказать вам об этом, ведь я умру этим вечером. Быть может, ночью или даже утром. Но это немного.

Она вздрагивает, но справляется с собой.

Она (неуверенно): Не нужно шутить так...

Он садится на кровати, смотрит на неё жадно, словно никак не может насмотреться. Потом протягивает руку к её лицу, касается ладонью, гладит её большим пальцем по щеке, не отрывая взгляда от испуганных глаз.

Он: Это не шутка. Но вы не плачьте, с людьми такое иногда случается. Главное - это то, что вы успели узнать, как я люблю вас. Вы говорили, я был танцором до того, как попал сюда. Я думаю, что это так. Не раз, глядя на вас, я ловил себя на мысли, что мне безумно хочется обнять вас и закружить в вальсе. Раз-два-три, раз-два-три... Вы когда-нибудь танцевали вальс?

Она: Ну конечно, вы ещё не знаете, а ведь я всё время, пока вы спали, танцевала вальс около вашей постели. Каждый день с двух до четырёх...

Он: Ну а мне снилось в тот момент, что мы танцуем этот вальс с вами вдвоём. Я во фраке, вы в вечернем платье... Ваши каблучки стучат по мраморным плиткам пола... Ваше лицо так серьёзно, словно вы вот-вот заплачете.

Она в самом деле начинает плакать.

Он: Видите, плохой из меня пророк. Плохой в том смысле, что я пророчу только плохое.

Он вытирает её слёзы тыльной стороной ладони.

Он: Знаете, о чём я больше всего жалею?

Она (улыбаясь сквозь слёзы): Наверное, о том, что пол здесь не мраморный.

Он: Неправда, он мраморный - посмотрите сами. И вы так прекрасны в вашем вечернем платье. Видите, как сияет на вашей руке золотой браслет?

Она молча подаёт ему руку. На самом деле браслета на ней, разумеется, нет. Он обхватывает пальцами её запястье.

Он: Ну же, видите теперь?..

Подносит её руку к губам, трижды целует запястье по кругу.

Он (шепчет): Это бриллианты...

Продолжает по кругу целовать её запястье, накладывая поцелуи часто-часто, один за другим. Она смотрит на него, затаив дыхание.

Он: Не снимайте его. Он сам потеряется, когда вы полюбите кого-нибудь подходящего.

Она: А сейчас я люблю неподходящего?

Он: Не спрашивайте... Вы, женщины, всегда любите неподходящих. Трусов, подлецов, игроков. Ну хотя бы просто обманщиков.

Она: Но вы, вы-то не такой! Вы честный, смелый, порядочный...

Он: Да, но я умираю. Это делает меня ещё более неподходящим, чем любого подлеца. Да что там, с моей стороны умереть - подлость почище всех его подлостей.

Она: Но это ничего, ведь я прощу вас.

Он: Когда я умру, вы зайдите по пути домой в лавку канцелярских товаров и купите маленький блокнот. Дома откройте его и напишите: "Умер человек, для которого я была всем на свете. Он был самым большим обманщиком, он обещал доктору не волноваться, а сам обманул его и полюбил меня. И его сердце не выдержало этой душераздирающей любви". Но вы не вините себя. Заточите карандаш и напишите с новой строки: "Это была самая прекрасная смерть, о которой он только мог мечтать, потому что он умер, зная, что я люблю его". Ведь вы любите меня?

Она: Да, да!..

Он: А вы видели тот листок бумаги, что висит на входе? Как там написано?

Она: "Заводить личные взаимоотношения с пациентами психиатрического отделения строго воспрещается".

Он: Вот. И теперь вы нарушительница. А довольно глупая формулировка, между прочим. И бестактная весьма, неужели они думают, что мы, больные, не видим или не понимаем того, что там написано?

Она: Это и есть то правило, которое существует, чтобы его нарушить.

Он: Да, специально для вас. Мне никак не отделаться от мысли, что я знал вас уже очень давно... примерно всегда. И любил всегда. Задолго до нашей встречи. Скажите же мне, чем я болен?

Она: Душой, возможно, иначе не находились бы здесь.

Он: Вы правы, а ещё любовью к вам. Неужели я способен причинить этим такой вред, что меня безопаснее держать здесь взаперти и не заводить со мной "личных взаимоотношений"? Впрочем, нет, что я несу, мне здесь хорошо. Кажется, только здесь я почувствовал себя счастливым. Вы замужем? Нет? Выходите за меня замуж. Что ж с того, что я умру сегодня? Зато я люблю вас. Перед лицом такой любви, которую я чувствую к вам, смерть, поверьте, выглядит сущей мелочью.

Она: И всё-таки вы умрёте, а что я буду делать без вас?

Он (шутливо): А я-то ещё звал вас замуж! Почему же вы думаете только о себе? Подумайте, что буду делать без вас я, когда умру?.. (помолчав, снова серьёзно) Постепенно вы, конечно, привыкнете. Первое время вы будете каждый день приходить сюда и танцевать вальс. Здесь, на моей кровати, будет лежать уже совсем другой пациент. Он будет смотреть на вас как на сумасшедшую - ежедневно с двух до четырёх. Быть может, он решит, что врачи здесь ещё более ненормальные, чем их пациенты.

Она тихо смеётся.

Он: Ах, да, чуть не забыл предупредить. Разумеется, он будет тайно влюблён в вас. Потому что ведь нужно же быть бревном бесчувственным, чтобы в вас не влюбиться. Он, пожалуй, даже будет думать, что вы приходите сюда к нему.

Она: А на самом деле я прихожу к вам, к памяти о вас...

Он: Нет, вы приходите танцевать вальс. Ваши каблучки стучат по мраморным плиткам пола, и свет из окна красиво играет вашим браслетом. Где же танцевать, как не здесь?

Она: Где, как не здесь... Ведь я буду знать, что здесь у меня были вы, здесь я вас увидела, здесь полюбила. И наш с вами вальс всегда со мной, он внутри меня. Раз-два-три, раз-два-три...

Он: Я за это и люблю вас.

Она: Раз-два-три...

Он: Вы прекрасно танцуете, вам это известно?

Она: Это потому, что вы прекрасный партнёр. Нет-нет, я вовсе не смеюсь, вы танцуете прекраснее, чем раньше, чем когда бы то ни было. Посмотрите на этот мраморный пол. Посмотрите на моё платье...

Он проводит рукой по её волосам, по плечу.

Он: Моё сердце разрывается от нежности, мне трудно смотреть на вас. Как подло я обманываю бедного доброго доктора, который так просил меня не волноваться! Но разве я виноват, что умирающий человек оказался вдруг счастливее всех, кто его переживёт?

Она: Простите меня...

Он смотрит на неё с нежностью.

Он: Вы удивительная женщина, вы просите прощения за то, что делаете меня счастливым.

По её щекам текут слёзы, но она улыбается.

Она: А когда вы умрёте, я зайду по пути домой в лавку канцелярских товаров, куплю маленький блокнот и напишу: "Умер человек, для которого я была всем на свете".

Он: Верно. Вы умница, всё правильно запомнили. Но не забудьте ещё и о том, что "это была самая прекрасная смерть, о которой он только мог мечтать".

Она: Да, да... А назавтра я не буду танцевать вальс, я приду сюда и напишу заявление об увольнении.

Он: А причина? Что вы напишете в заявлении?

Она: Напишу, что не могу танцевать вальс там, где умер человек, которого я любила.

Он: Почему же?

Она: Я оскальзываюсь на бриллиантах из рассыпавшегося браслета.

Он: И доктор, конечно, сочтёт это достаточной причиной.

Она: Пусть попробует не счесть! Главное - это то, что причина достаточна для меня. Как я смогу находиться здесь, где стены ещё отражают звук вашего голоса? А откроешь глаза - вашу кровать уже занял кто-то чужой и ненужный.

Он: Но мой голос, отражённый от стен, будет искать вас. Ведь мой голос - это тоже я.

Она: А что он будет говорить мне?

Он: Он будет нашёптывать вам ритм вальса: раз-два-три, раз-два-три... Хотите, я всю ночь буду считать вслух: раз-два-три, раз-два-три? Тогда эха вам хватит ещё на очень-очень долго. Тогда вы не скоро уволитесь. Вам больше не придётся покупать свежие цветы для меня, как вы делаете это каждый день, потому что моему голосу безразличен запах цветов, ему нужно только быть услышанным. Вы накопите немного денег и купите билет в Париж. Там я буду ждать вас. Мы встретимся и будем танцевать... всё по-честному. Приезжайте. Я приглашаю вас на танец в Париже.

Она: Да. Я приеду.

Он: Я дождусь вас в парке Тюильри. Я буду во фраке и перчатках, с длинной изящной тростью в руке. У меня волосы отрастут почти до плеч... Я буду очень красив. И даже достоин вас.

Она: Вы и сейчас очень красивы.

Он: Но вы не знаете, каким я буду, когда умру.

Она: Вы будете совсем как спящий, только когда вы спите, вы улыбаетесь чему-то, а тут будете серьёзный и строгий, с обострившимися чертами лица.

Он: Вы только пообещайте мне, что не побрезгуете поцеловать меня мёртвого в губы.

Она: Что вы такое говорите... Конечно, я поцелую вас. Я надену чёрную вуаль - вы только представьте себе, как нелепо будет она смотреться с этим моим белым халатом! Я буду целовать вас долго и нежно, испытывая терпение санитаров, пришедших унести ваше тело.

Он: А потом один из них аккуратно возьмёт вас под локоть и отодвинет в сторону. Они унесут меня от вас, по пути цинично обсуждая вашу нелепую вуаль.

Она кладёт ладонь на его лоб.

Она: Но это неважно, ведь со мной останется ваш голос. Вы будете, как и обещали, шептать мне всю ночь "раз-два-три, раз-два-три"?

Он: Конечно, буду. Господи, как же я вас люблю!

Она: Когда вы так говорите, мне кажется, что никто в целом мире, кроме вас, не имеет права произносить эти слова. Никто, кроме вас, не понимает их значения.

Он: Это потому, что и вы любите меня. А я даже не могу подарить вам цветы... как я хотел бы подарить вам цветы! Тёмно-красные бархатные розы. Нет, как же я глуп, розы не подходят вам, вы удивительно чисты и светлы... да, конечно, вот оно - букет полевых цветов, васильки, ромашки... на них ещё дрожат капельки росы. Возьмите букет из моих рук, и роса омоет ваши пальцы.

Он протягивает ей обе руки, сложенные вместе, словно осторожно держит в них хрупкий рассыпающийся букет. Она обхватывает его ладони своими, и на несколько секунд они замирают так. Он смотрит на неё с восхищением, даже с благоговением, как на икону.

Он (задохнувшись): Как вы прекрасны! У меня сейчас разорвётся сердце!

Он откидывается на подушки. Долгая пауза.

Она (осторожно): Вы уснули?

Он: Нет, я умер.

Она: Значит, я уже могу вас поцеловать.

Он: Да, и возьмите чёрную вуаль у меня под подушкой.

Она встаёт с его кровати, достаёт из-под подушки вуаль, надевает. потом касается его губ своими. В этот момент появляется доктор.

Доктор (с беспокойством, ей): Как вы себя чувствуете?

Она: Благодарю вас, замечательно.

Доктор: Но ведь он умер?..

Она: Да, с людьми такое иногда случается. Зато это была самая прекрасная смерть, о которой он только мог мечтать... Правильно я сказала? Нужно не забыть написать это в блокноте.

Она отходит от кровати. Сцена погружается во мрак, ни доктора, ни кровати больше не видно, только Она освещена лучом прожектора, который следует за ней, пока она медленно идёт к краю сцены, словно собираясь что-то рассказать. Немного помолчав, она действительно начинает говорить. Рассказывая вроде бы зрителям, но обращаясь к самой себе.

Она: Теперь я могу объяснить вам всё... Этот человек был моим мужем. Он был самым здравомыслящим, а стал самым душевнобольным романтиком... и я его любила, боже мой, как же я его любила - и как люблю до сих пор!

Последние слова она почти кричит - звуки вальса, бывшие едва различимыми, вдруг врываются в зал мощными аккордами. Затем музыка смолкает.

Она: Попав сюда, он совершенно отказался узнавать во мне собственную жену и испытывать ко мне какие-нибудь чувства. И тогда я решилась на этот маскарад. Я приходила к нему каждый день в качестве сиделки, ни словом не упоминая, что нас что-то связывает. И надеялась, нет, знала, что он полюбит меня снова, с чистого листа. Он не мог не полюбить, ведь больна только его память - его душа всё так же светла и тянется к моей, кем бы я ни была рядом с ним. А я не могла бы жить без любви этого человека, потому что его любовь - это не то, без чего можно прожить, познав её однажды. Господи, как красиво умел он любить! Укутывал в своё сердце, погружал в свою душу... и, кажется, все слова любви после его смерти обесценились, стали фальшивы и пусты, никто больше не способен любить так глубоко и пронзительно, как любил он. Мир без него стал серым. А может, он прав, и это все потому, что я сама люблю его... Доктор!

При самых последних произносимых ею словах сцена постепенно освещается - не целиком, довольно тускло, но теперь это не направленный на Неё луч, а освещённый участок сцены. Кровати на сцене уже нет. Стоящий неподалёку доктор подходит ближе.

Доктор: Чем я могу помочь вам?

Она: Дайте мне телефон. Я хочу заказать билет в Париж. По пути в аэропорт мне нужно зайти в лавку канцелярских товаров.

Она снимает белый халат, отдаёт его доктору. Под белым халатом - вечернее платье. Она произносит медленно, смотря в никуда прямо перед собой.

Она: Как же мне всё-таки жаль, доктор... (голос немного оживает, хотя смотрит по-прежнему в ту же точку) ...что пол у вас здесь не мраморный.

Доктор: Помилуйте, ну какой мрамор, это же психиатрическая больница.

Она: Верно. Но в остальном всё было по-настоящему. Спасибо вам, доктор.

Она целует доктора в лоб и уходит.

Доктор (задумчиво): Раз-два-три, раз-два-три... (медленно, ещё глубже погружаясь в раздумья) Раз... два...

...Три.

---

Я никогда не могла полюбить некрасивого человека. Чтобы чувствовать к человеку нежность, чтобы хотелось его оберегать, быть рядом, он должен быть красив. Красота - понятие не физическое. Но если он не цепляет меня внешне - я почти наверняка не смогу полюбить его.

Другое дело, что понятия внешней красоты у меня свои, ни на что не похожие. И меня может зацепить какая-то трогательная деталь, ну просто совершенная мелочь, на которую и внимания никто не обратит: морщинки у глаз, выступающие вперёд клычки, лёгкая картавость, шрам на ладони... я запоминаю это навсегда, берегу это в душе тихо-тихо, грею в сомкнутых ладонях, никому не показывая... пусть лучше никто больше не замечает, не придаёт значения, пусть это будет только моё. А я буду любить.

---

В конце концов, всё, что было, есть и даже никогда не будет сказано, - это лишь игра. Ведь слова служат не для того, чтобы передать правду, а для того, чтобы скрыть её. Мы скрываем истину за этой яркой игрой слов, и поиск этой истины - моё любимое хобби и моё худшее проклятие сейчас.

Ложь бывает разной. Можно лгать, говоря слова неправды. Можно лгать, просто умалчивая. Но нет ничего хуже, чем правда, которая, будучи выражена в словах, становится ложью, потому что человеку не хватает умения... или смелости... сказать. Не просто произнести, а Сказать.

Но, в конце концов, все слова в мире - это лишь игра. Игра слов, игра словами, игра в слова. И-гра слов. И гра'ни слов'но размыты. Раз "мы" - ты молчи... лучше молчи. Понять молчание сложнее, чем обмануться словами, но разве не лучше не понять истину, чем поверить в ложь?..

@темы: про разное, про меня

---

Я писала рассказ о Питере Пэне. О своём Питере Пэне. О взрослом мужчине, который по-прежнему мальчишка и боится темноты и одиночества. Который ходит ночью на кухню, переступая на пятках, а потом быстро юркает в кровать. И нежность к которому - на разрыв души. Но теперь Питер Пэн умеет улыбаться. Потому что теперь я знаю, как.

@темы: про людей

---

Я влюбилась в метро в силуэт запредельный...

Я почти не могу выдохнуть. Какой мужчина. Какой.
Сидел напротив меня. Девчушка лет двух на его коленках тыкала в меня ручонкой в красной рукавичке и непрерывно спрашивала: "Папа, а как зовут эту девочку? Папа, как зовут эту девочку? Папа, как её зовут?" А я молчала и одурело улыбалась его глазам. Малыш, а как зовут твоего папу? Малыш, как зовут твоего папу? Малыш, как его зовут?..
Три остановки я почти не дышала...

@темы: про людей

---

Душа весит не 21 грамм, нет. Двадцать один килограмм? Двадцать одну тонну?

@темы: про разное

---

А каково вам?.. Махнуть рукой, сказать "пока!" человеку, в которого влюблён - тихо, незаметно для всех, даже для него самого. Просто махнуть рукой, выйти из последнего вагона метро и идти по перрону вперед, а потом остановиться и долго смотреть, как уезжает поезд. И как в почти пустом вагоне уезжает часть твоей души, даже не видя тебя. Не потому, что ты скрылся за спинами людей, а потому, что он уже закрыл глаза и задремал в чужих объятиях.

Мне не больно. Не больно. Боль - это слабость. Боль - это недостойно. Но...

@темы: про людей

---

Надо бы сказать "Все кого я вчера послал на хуй вернитесь", но сил уже нет.

(с) kristian

@темы: про разное